Между нами, девочками - Страница 17

— Приятного аппетита! — прощается Иван Дмитриевич, вставая.

— Лена, почему вы не кушаете? — удивляется роза. — Вы такая худенькая! Обязательно закажите курицу, ее здесь прилично готовят. И расстегаи, рыбное филе тоже вкусное.

Мой желудок отзывается на вкусные речи голодными спазмами. Я решаю дождаться, пока Роза оттрапезничает. Она уйдет, духи выветрятся, а я хоть холодное пожую.

Не тут-то было! Взяла зубочистку, ковыряет в зубах, ждет меня. Я со вздохом поднимаюсь:

— Что-то нет аппетита.

С Иваном Дмитриевичем сталкиваемся в буфете. Поглощаем бутерброды, запиваем соком. Люди воспитанные, о том, что от женщины нестерпимо несет, понятное дело, не говорим. Только переглядываемся и смущенно улыбаемся.

Ужин, завтрак, обед, ужин и так далее — три дня. Голод не тетка, ноги сами ведут в столовую. А там сплошные мучения, привыкнуть невозможно. Едва проветришься, газовая атака — кусок в горло не лезет. Есть простой выход: попроситься за другой столик. Неудобно. Что скажешь диетсестре? Избавьте от соседки, которая духами увлекается? Обидишь человека, ранишь женщину.

У меня нюх овчарки. Я по запаху определяю: провел муж вечер у матушки, у сестры или бесстыдно врет. Сильные ароматы действуют на меня оглушающе, вроде удара дубиной по голове.

Буфетчица уже смотрит на нас с Иваном Дмитриевичем как на умалишенных: после обеда (добавки бери сколько влезет) мы тащимся в ее заведение и жуем всухомятку. Глаза б мои больше не видели бутербродов! Но есть хочется нестерпимо.

Я пробовала прийти в столовую раньше Розы. Бесполезно: у нее тоже аппетит отменный, до открытия у дверей маячит. Изменила тактику. Сторожила за колонной в вестибюле: только она выйдет, прошмыгну и, наконец, горяченького поем. За соседней колонной прятался Иван Дмитриевич.

Фиаско. Сидит, вонючка подлая, добрая душа, уже час почти сидит. Ясно — нас дожидается.

Мы обреченно бредем по проходу между столиками.

— Елена Александровна, — не разжимая губ, торопливо бормочет Иван Дмитриевич, — вы пересядьте за другой столик. Придумайте что-нибудь, ведь совсем оголодаете.

— Намекаете, что у меня фигура как у узников застенков Бухенвальда? — злым шепотом осведомляюсь я.

— Что вы! — восклицает он в полный голос. — У вас замечательная фигура!

На его возглас народ оторвал головы от тарелок и с любопытством меня оглядывает. Счастливчики! Питаются и горя не знают. А мы точно на заклание ползем. Сели, здороваемся, получаем удар по обонятельным рецепторам. Иван Дмитриевич начинает чихать и сморкаться. Я с тоской смотрю на суп — он пахнет всеми шанелями, вместе взятыми.

Мне кажется, я нахожу простое до гениальности решение: вставить в нос затычки. Товарищу по несчастью, Ивану Дмитриевичу, перед обедом предлагаю два ватных шарика — закупорьте нюхательные каналы.

Никогда не пытайтесь принимать пищу с забитым носом! Два физиологических процесса — дыхание и глотание — взаимосвязаны и параллельно не осуществимы!

Я захлебнулась на третьей ложке харчо. В благом порыве и с немалой силой Роза хлопнула ладонью по моей спине. Я клюнула в тарелку носом, из которого вылетели тампончики. Иван Дмитриевич вскочил, подхватил меня и помчал к выходу.

Он держал меня под мышкой, как баул с костями, ногами до пола я не доставала. Так мы гарцевали по главной аллее. Сквозь судорожный кашель мне удалось провопить:

— Что вы делаете? Как вы смеете! Верните меня на землю!

— Вы не понимаете! — гундосил (затычки в носу!) Иван Дмитриевич, не останавливая бега. — Один известный физик умер, поперхнувшись кашей. Вам срочно нужна врачебная помощь!

Без врачебной помощи я обошлась, вырвалась из рук доброго самаритянина в вестибюле медицинского корпуса. Кашель утих, и я хотела было «поблагодарить» Ивана Дмитриевича, но, увидев его глаза, растерялась. Он возвышался надо мной как Гулливер над Дюймовочкой. Шумно дышал ртом, восстанавливая дыхание, из африкански раздутого носа торчали комочки ваты, и он смотрел на меня… Я никогда не предполагала, что мужские глаза могут излучать столько заботы и доброты. Так смотрела моя собака Долька. В голове родилась шальная мысль: «Сейчас он высунет язык и лизнет мою щеку». Розины духи определенно стали сказываться на деятельности моего мозга.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Иван Дмитриевич.

— Никаких собачьих нежностей! — »Я погрозила пальцем, развернулась и ушла.

В номере посмотрела на себя в зеркало — лицо цвета вишни. А еще говорят, у меня малокровие!

Иван Дмитриевич подловил меня после процедуры под названием кислородные ванны. Замечательная штука, но аппетит возбуждает зверский — теленка бы съела. Зажаренного, на вертеле… В последние дни все мои мечты о кушаньях, сны — исключительно гастрономические.

Мы прогуливаемся по аллее. Первооснову наших страданий деликатно не упоминаем, но обсуждаем, как от нее избавиться.

— Надо что-то делать, — говорит Иван Дмитриевич, — так продолжаться не может. Я приехал сюда работать, статью в научный журнал обязался написать. И не могу за компьютер сесть, потому что от голода страдаю. Послушайте! Давайте напросимся к ней в гости и украдем этот чертов флакон с духами?

— Вы что, не чувствуете? У нее батарея разных флаконов.

— Ничего я не чувствую! У меня аллергия на духи. Будто две спицы в ноздри вставляют и прямо в мозг загоняют. Мне уколы стали делать от аллергии. Чудовищно нелепая ситуация! Работать не могу, постоянно хочу есть. И на инъекции вынужден ходить.

Я посмотрела на него с сожалением: вот вляпался! И ведь Роза для него старается, благоухает! Она не оставляет попыток соблазнить Ивана Дмитриевича: призывно колышет выдающимся бюстом, засыпает вопросами и намеками. Ваня, почему вы на танцы не ходите? Сегодня фильм интересный, купить вам билетик? Ах, Иван, вы такой загадочный мужчина! Где же лежит отгадка?